Зачем военный лётчик ловил «Рыбу»?

1. Необычный рождественский «подарок»

Вечером под Рождество 2000 года мне захотелось ради интереса поискать в мировой информационной сети своих однофамильцев «Лутковских». Система поиска выдала мне внушительный список документов, в которых упоминается сия фамилия. Пробежавшись беглым взглядом по списку, я неожиданно натолкнулся на очень странный заголовок: «Лутковский ловит в тазике рыбу». Вот это да! - подумал я, - Ну, надо же! Право, какой странный заголовок! Но когда я открыл документ, то попал на сайт-страницу Барнаульского лётного училища», в котором я учился, и окончил его в 1975-й году.

На открытой мною странице красовалась моя фотография, а под ней надпись:

Майор ВВС - Лутковский А.В. Этот снимок сделан в Алма-Ате летом 1986 года, когда Лутковский находился на должности офицера Отдела Боевой Подготовки в штабе ВВС Среднеазиатского Военного Округа.

Далее следовал рассказ Евгения Жигалова:

«Одаренный человек – художник, поэт, музыкант. Словом, - не такой, как все. Вот из-за этого и произошёл с ним каверзный случай в лейтенантские годы. Отправил Лутковского командир полка в госпиталь за его неординарность, с соответствующим сопроводительным письмом. Там долго разбираться не стали и отправили его в психиатрическую клинику, где он активно начал доказывать, что он вполне нормальный. А активно доказывающих свою нормальность там прячут ещё дальше за двери с замками. Выход из положения он нашёл следующий.      Рано утром в воскресенье налил в какую-то небольшую посудину воды, к карандашу привязал кусочек бинта и сел у кровати рыбу ловить. При этом не реагировал на обращения медсестёр и дежурного врача. От еды отказывался – де мол вот поймаю рыбку и поем. Так до утра понедельника и ловил рыбку в тазике. Утром обход главного врача. Переполох – мужик доказывал, что умный, а тут и вправду спятил!      Главврач Лутковскому – «Лутковский Вы что делаете?».      Лутковский Главврачу – «Рыбу ловлю, наловлю и поем».      Главврач – Лутковскому – «Лутковский, так в тазике не ловится рыба!».      Лутковский Главврачу – «Вот Вы прекрасно знаете, что в тазике рыба не ловится. И я об этом прекрасно знаю. Я Вам три дня доказывал, что я не дурак, а Вы меня ещё дальше запрятали!»      Главврач Лутковскому – «Собирайся, пойдём!»      Через час Лутковский был на свободе и с положительным заключением о состоянии здоровья».

Вот это «Рождественский подарок!», - подумал я. Странно, ведь вся эта история от начала до конца была выдуманной. Правдой из всего этого было лишь то, что действительно, в 1976-м году с 22-го по 31-е декабря мне пришлось побывать в психиатрическом отделении читинского окружного военного госпиталя. Но попал я туда не за свои «разносторонние таланты», - как это написано в рассказе, а совсем по другой причине.

В молодости я большой деликатностью не отличался, а моему особому умению решать свои житейские вопросы в некоторых случаях мог бы позавидовать даже сам Остап Бендер.

С чего же всё началось, и почему возникла необходимость испытания меня на прочность в стенах заведения, в котором побывал главный герой фильма «Кавказская пленница» - мой тёзка Шурик?

После окончания училища осенью 1975 года я попал в Сибирь, в боевой полк Дальней Авиации на должность помощника командира корабля. С самого начала службы свои способности к рисованию я решил тщательно скрывать, чтобы это не мешало моей главной работе. Всё у меня шло хорошо, и в числе первых из нашей группы молодых лётчиков – бывших сокурсников, мне удалось получить квалификацию лётчика 3-го класса.

К тому времени я сдружился с коллегой из нашей эскадрильи, выпускником того же года, что и я, но только из тамбовского училища, Александром Кузнецовым. В посёлке мы с ним жили в одном доме, в соседних подъездах, поэтому в выходные дни часто встречались для совместного отдыха. У него был мотоцикл, и мы с ним вдвоём иногда ездили отдыхать в Усолье, или на мальтинское озеро. Он часто заходил ко мне в гости, и, конечно же, знал, что я умею хорошо рисовать. Сам он неплохо умел выписывать плакатным пером печатные буквы, и я знал, что он давно подрядился работать над учебно-методическими схемами полка. Имея представление о тяжелой доле военных художников, я спросил как-то Александра, не жалеет ли он о том, что решился на такое? В ответ он и не думал сетовать на трудности, а наоборот – тут сделал мне предложение заняться тем же, а затем раскрыл мне свой замысел - верный способ, как обойти конкурентов и «продвинуться» по службе.

Да, мы тогда знали, что в Дальней Авиации командиром корабля Ту-16 можно было стать только после окончания специальных рязанских курсов. Но попасть на эти курсы мог далеко не каждый правак, получивший квалификацию лётчика 3-го класса. Среди моих коллег-однополчан были относительно пожилые старшие лейтенанты, которые оказались в военной авиации, отучившись в ДАСААФ-е. Потому что в то время ещё не было высших лётных училищ. После того, как в боевые полки стали прибывать лётчики с высшим образованием, «досаафники» окончательно смирились с мыслью, что их лётная карьера на этом закончилась. Кто успел из них стать командиром корабля, тому повезло. Остальным ничего не оставалось, как терпеливо дожидаться, когда освободится место в транспортной эскадрилье, но пробивались туда только единицы и то по знакомству.

Среди моих коллег с высшим образованием претендентов на рязанские курсы было предостаточно. Причём часть из них была из прошлогоднего выпуска. Так что, Александр Кузнецов был по-своему прав, когда изобретал свой «план». В этом я с ним был согласен - чтобы пробиться среди равных конкурентов, одного лётного мастерства и хорошей дисциплины было явно недостаточно. Нужно было ещё заслужить особое доверие у своих командиров и старших начальников. Но как заслужить это доверие, решал лично каждый для себя сам.

Александр по-дружески задал мне прямой вопрос - уверен ли я в том, что смогу при таком положении вещей в полку и с таким характером как у меня пробиться дальше по службе, а самое главное – вырваться когда-нибудь вообще из этого гарнизона, чтобы оказаться где-нибудь поближе к Европе? В его понимании ситуации всё сводилось к тому, что только рязанские курсы открывали перед нами реальную и самую ближайшую возможность решить эту проблему. Естественно я с ним согласился, что такой уверенности ни у кого из нас нет, и поэтому мне интересен его замысел.

Вот тогда мне коллега посоветовал, что если я хочу быстрее и наверняка оказаться на рязанских курсах, то для этого нужно быть ближе к начальству. А лучшего способа, чем работать в штабе, помогая чертить схемы, он, как более опытный в житейских делах человек, пока не видит. Вот поэтому, - как он сказал, - я и должен честно сознаться в том, что могу рисовать схемы. Так я и оказался в составе «особой» группы, которой лично руководил недавно назначенный заместителем командира полка майор Дудаев. И начал я в поте лица трудиться над обновлением учебно-методической базы полка, за что командование решило направить меня в числе первых на курсы подготовки командиров кораблей в город Рязань.

Но, бывалые люди, как это обычно бывает, мне подсказали, что на рязанских курсах при поступлении всегда есть небольшой конкурс, и что в первую очередь будущих командиров кораблей отсеивают по состоянию здоровья. Поэтому, для пущей верности, мне посоветовали пройти до отъезда очередную врачебную комиссию в местном госпитале, чтобы снять или хотя бы облегчить тот диагноз, который я заработал ещё в училище на третьем курсе. Так осенью 76-го года я оказался в иркутском гарнизонном военном госпитале в отделении ВЭЛС.

Как выяснилось, - результаты моего обследования оставляли желать лучшего. Вместо того, чтобы снять старый диагноз, - мне добавили ещё новый. И вот тогда я понял, что перспективы у меня, как у лётчика Дальней Авиации теперь нет никакой. Командиром тяжёлого дальнего бомбардировщика я уже никогда не стану, а оставаться «праваком» до пенсии меня никак не устраивало.

Когда я поделился своей бедой среди новых госпитальных знакомых из иркутской транспортной эскадрильи, с которыми меня свела судьба в одной палате, то они меня успокоили. Надо было слышать, с каким восторгом они расписали мне все прелести и преимущества жизни лётчиков «придворной» авиации, что я тут же переориентировался и поставил перед собой главную цель – непременно стать «транспортником». В этой связи мне надо было срочно придумать, как реализовать свой новый замысел. Стал я обдумывать все возможные варианты. Как всегда, сразу нашлись опытные и бывалые «советчики». В общем, послушал я, что они мне насоветовали, сам поднапрягся, и решил, что для начала, пока я нахожусь в госпитале, нужно попытаться действовать через врачей. Нужно было заполучить у какого-нибудь врача такой диагноз, чтобы иметь ограничения для полётов на реактивных самолётах, но при этом оставаться годным для полётов на транспортных самолётах. Подумал, что в этом деле мне поможет невропатолог.

Врач-невропатолог - капитан по фамилии Ткач, моментально согласился «помочь», чем вызвал у меня одновременно удивление и подозрение. Он сделал такой вид, будто сразу понял, чего я от него хочу, и сказал, чтобы я подошёл к нему завтра вечерком для решения этого «деликатного» вопроса.

На следующий день, он как раз был дежурным врачом, и вечерком, как мы договорились, он поджидал меня в своём кабинете. Почему мои «советчики» не подсказали мне все тонкости в решении таких вопросов, до сих пор не знаю, а сам я не сообразил. Потом уже, задним числом понял, что такие дела просто так запросто, то есть, без «бутылки», не делаются. А невропатолог явно рассчитывал на мою сообразительность. Он сильно занервничал, узнав, что я пришёл абсолютно пустой. И вот здесь-то я всё и испортил, проявив излишнюю настойчивость. И когда я окончательно вывел Ткача из себя, этот самый Ткач и решил свести со мною счёты по-своему. Он заявил мне, что раз я так сильно настаиваю на том, что у меня есть «какой-то» диагноз, то теперь это «диагноз» мне придётся подтвердить в реальных условиях. Вот так и была написана на меня соответствующая характеристика и выдано направление в окружной читинский госпиталь. И, - как поёт Владимир Высоцкий, - «никто поделать ничего не смог…», - даже сам начальник отделения ВЭЛС – полковник Иванов, хотя и был ко мне очень хорошо расположен, - однако «перепрыгнуть» через врача-специалиста узкого профиля не решился. И пришлось мне отдаться на волю судьбы.

Вначале меня отправили к себе в часть, чтобы я собрал необходимые характеристики для отъезда в госпиталь. Надо, конечно, отдать должное врачу нашей части и командиру моего отряда капитану Зубченко. Они с большим пониманием и сочувствием отнеслись к моей проблеме, хотя и вдоволь посмеялись. В общем, заполучил я от них служебную характеристику, которая по содержанию напоминала представление к званию Героя Советского Союза.

Вечером 21-го декабря, я отправился в город Читу. Ко мне, как полагается в таких случаях, приставили двоих сопровождающих. Нашли молодого - лейтенанта по фамилии Шемякин и старого капитана, фамилию его уже не помню. Помню только, что оба они были техниками по вооружению, что придавало нашему мероприятию некую символичность, когда – сопровождаемый «оружейниками», я убыл в закрытый дом, с решётками на окнах. Ведь этот дом, по сути, был тюрьмой.

На вокзале в городе Иркутске мы купили билеты. До прибытия поезда было время, и мы, в ожидании поезда, зашли в ресторан перекусить. Старый капитан с молодым лейтенантом заказали себе под лёгкий ужин графинчик водочки, и, наверное, сильно увлеклись. Я в то время был закостенелым трезвенником по убеждению, поэтому, поддерживая их разговор, отслеживал их состояние. Примерно через час капитан уронил голову на стол, и больше не шевелился. Лейтенант или выпил меньше, или оказался более стойким, но на ногах он держался ещё уверенно, когда мы пытались вместе растормошить капитана. Наши усилия оказались напрасными – капитан был неподъёмным и невменяемым. Пришлось оставить его на попечение местного милиционера, чтобы тот помог ему вспомнить, как вернуться домой. Ну а мы поторопились к поезду.

Надо честно признаться, что мне тогда просто повезло. Потому что я оказался в военном госпитале в конце года, и там как раз в это время проводились какие-то мероприятия, связанные с подведением итогов. Ну и заведующий отделением оказался понимающим человеком. Узнав из моей служебной характеристики, что я являюсь хорошим чертёжником, он сразу вызвал меня к себе. Вначале, как и положено, он провёл тщательный опрос – наверное, хотел разобраться и понять, почему такие расхождения в моих характеристиках. Потом мы просто беседовали о жизни, и я рассказал всё, как произошло на самом деле. Потом он вроде как пожаловался на запарку, в связи с проводимыми мероприятиями. Потому что ему срочно потребовались схемы для доклада, а изготовить их некому, и время поджимает. Это обстоятельство мне было на руку, и мы с «главным» договорились помочь друг другу. Но только ещё при одном условии, - что результаты моего психоанализа будут хорошими. А, поскольку я был уверен, что с тестовыми заданиями я справлюсь, то это означало, что мне можно рассчитывать на выписку. Так что после такого поворота дел я сразу очень сильно вдохновился.

Мне пришлось трое суток почти без передышки корпеть над изготовлением схем и графиков, из которых я попутно узнал весьма интересную статистику. Оказывается, что за всю историю существования читинского военного госпиталя в психоневрологическом отделении №15 не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь вернулся из него в свою воинскую часть дослуживать. Все сто процентов из числа поступавших на обследование были уволены из Вооружённых Сил., - как говорится: «под чистую».

Тем не менее, несмотря на то, что все из этого дома, где на окнах решётки, все до меня возвращались домой только с сопровождающими, - я почему-то был твёрдо уверен в том, что мой случай особенный, исключительный, и что именно мне удастся разрушить привычные графики и устоявшиеся цифры безжалостной статистики. В перерывах между рисованием схем я проходил тот самый обещанный для меня психоанализ, который представлял собой весьма сложное тестирование. Он был чем-то похож на тот псих-отбор, который проводился при поступлении в училище, но гораздо сложнее. И что интересно, - оказалось, что я на этот раз заработал 2-ю графу психоанализа, - что означает «Достаточно высокий уровень основных психических функций». Выходит, что за 5 лет я даже поумнел. Ведь при поступлении в училище у меня была всего 4-я графа, означающая средний уровень моих умственных способностей (!).

27 декабря у меня уже было готово заключение о том, что я психически здоров. Но надо было пройти ещё врачебно-лётную комиссию (ВЛК) на допуск к полётам. До нового года, оставалось всего 4 дня. Меня, как и обещал заведующий, выписали из 15-го отделения и «перевели» в 13-е отделение ВЭЛС. И я не случайно заключил слово «перевели» в кавычки. Тут мне явно не повезло. Хотя, с определённой точки зрения можно было сказать, что на этом мои испытания ещё не закончились. Начальник ВЭЛС сказал, что у него нет ни одного свободного места. Впрочем, и лётчиков, проходивших комиссию, тоже ни одного в отделении не было, - все были выписаны накануне намеренно, потому что помещение отделения ВЭЛС было отдано для проживания военных врачей, приехавших на сборы и подведение итогов в Военном Округе. Вот так я попал в весьма пикантную ситуацию. С диагнозом, что я психически здоров, я вынужден был проживать в отдельном здании психиатрического отделения, но при этом проходить врачебно-лётную комиссию в главном здании госпиталя.

Поскольку, в главный корпус меня приводили как настоящего «психа», и в строгом соответствии с существующими правилами, то есть, в сопровождении двух санитаров и вне очереди, - то можно себе представить, какое удивление выражали в мой адрес врачи-специалисты. Естественно, что и одежду на мне оставили прежнюю, с пометками отделения №15. Так что когда меня сопровождающие вели по коридору госпиталя, то от меня на всякий случай испуганно шарахались в разные стороны молоденькие «медсестрёнки», - должно быть уже наученные на своём горьком опыте, что «психи» на них обычно бросаются, чтобы пощупать за мягкие выступающие места. Ведь «психам» за это ничего не будет – им всё дозволено. Четыре дня продолжались столь необычные экскурсии по кабинетам, в которых меня «встречали по одёжке, а провожали по уму». И вот, наконец-то утром, 31-го декабря, я держал в своих руках медицинскую книжку, в которой значилось заключение о том, что я снова годен к полётам на всех типах реактивных самолётов без ограничений. Обезумевший от счастья, я помчался на вокзал, чтобы успеть не любой попутный поезд, следовавший в сторону Иркутска.

К вечеру 31 декабря я успел добраться до Иркутска. Прямо с вокзала я позвонил тому самому приятелю - «транспортнику», с которым познакомился в иркутском госпитале, и который вдохновил меня затеять эту первую неудачную попытку перевестись из боевого полка в «придворную» эскадрилью. В новогоднюю ночь наступающего «77-го» у меня неожиданно созрел другой план, как осуществить свой замысел. И вторая попытка оказалась более успешной.

Вскоре я был назначен должность летчика самолёта «Ил-14». Как мне это удалось сделать, - это уже другая история. В отдельной смешанной транспортной эскадрилье все лётчики во главе со своим командиром, были со средним образованием - «досаафники». Так что в историю войсковой части 15580 я вошёл как первый лётчик с высшим образованием. Интересное совпадение: я сам – первоапрельский, и как раз 1 апреля, в мой день рождения, там всегда торжественно отмечали «День Части». В этой связи свою отдельную смешанную эскадрилью мы в шутку называли не смешанной а «смешной».

Февраль 2002 г. (Продолжение следует…)